# Глава 8: Художник апокалипсиса Анна Сергеевна Мотылёва встретила их в дверях своей квартиры с тем видом, который бывает у людей, давно привыкших к тому, что мир полон странностей, но всё ещё надеющихся, что хотя бы сегодня он решит вести себя разумно. — Если вы пришли продавать пылесосы, то у меня их уже три, — сказала она, оглядывая троицу на пороге. — Если проповедовать — я атеистка с пятидесятилетним стажем. А если по поводу моих разговоров с фикусом — то это личное дело между мной и растением. Кира обменялась взглядом с Леной. Пожилая женщина была именно такой, какой они её себе представляли: невысокая, с седыми волосами, собранными в практичный пучок, в домашнем халате, который видел лучшие времена, но всё ещё храбро держался в строю. Но её глаза — глаза выдавали ту особенную остроту восприятия, которая была знакома всем переводчикам. — Мы пришли поговорить именно о фикусе, — осторожно сказала Кира. — И о том, что он вам рассказывает. Анна Сергеевна прищурилась, оценивающе разглядывая гостей. — Интересно, — пробормотала она. — Обычно люди думают, что я просто странная старушка. А вы... вы выглядите так, словно знаете, о чём говорите. Проходите, только обувь снимите. И осторожнее с геранью на подоконнике — она сегодня нервничает. Квартира Анны Сергеевны больше напоминала тропическую оранжерею, чем жилое помещение. Растения занимали каждый доступный уголок: на подоконниках, на полках, на специальных стойках, даже на полу. Воздух был насыщен кислородом и каким-то особенным, живым ароматом роста и цветения. — Это не просто хобби, правда? — спросил Максим, осторожно обходя особенно пышный папоротник, который, казалось, следил за его движениями. — Хобби, — усмехнулась Анна Сергеевна, наливая чай. — Знаете, в чём разница между хобби и призванием? При хобби ты выбираешь, когда заниматься. А призвание не спрашивает твоего мнения. Вот и сижу я здесь, слушаю, как фикус жалуется на сквозняки, а герань рассказывает сплетни о соседской бегонии. Она поставила на стол поднос с чаем и печеньем, и Кира заметила, что у неё очень спокойные руки — руки человека, который привык работать с живыми, хрупкими вещами. — Анна Сергеевна, — начала Лена, — нам нужно рассказать вам кое-что важное. О ваших способностях и о том, что им угрожает. — Моим способностям? — пожилая женщина подняла бровь. — А я думала, что просто умею слушать. Растения ведь постоянно говорят, просто большинство людей слишком заняты собственной болтовнёй, чтобы их услышать. Следующие двадцать минут они объясняли Анне Сергеевне про переводчиков, «Константу», «Индекс» и станцию на Воробьёвой горе. Женщина слушала внимательно, изредка кивая и поглядывая на своих зелёных питомцев, словно сверяясь с их мнением. — Знаете, — сказала она, когда они закончили, — последние дни мои растения ведут себя очень странно. Фикус говорит, что чувствует «неправильные вибрации», герань жалуется на «давящую тишину», а орхидея... орхидея вообще замолчала. А она у меня самая болтливая. Анна Сергеевна подошла к подоконнику, где в изящном горшке росла белая орхидея с фиолетовыми прожилками на лепестках. — Как дела, красавица? — тихо спросила она. Все затаили дыхание. Кира ощущала какое-то тонкое движение в воздухе, как будто между женщиной и цветком протянулась невидимая нить. — Она говорит... — Анна Сергеевна нахмурилась. — Она говорит, что скоро наступит «великая тишина». Что-то большое и голодное приближается, и оно хочет забрать у всех нас то, что делает нас особенными. — Станция, — прошептала Лена. — Возможно, — согласилась Анна Сергеевна. — Но орхидея говорит ещё кое-что. Она чувствует, что под землёй что-то шевелится. Что-то очень старое и очень злое. И эта ваша станция — всего лишь способ его покормить. Максим резко поднял голову. — Вы тоже это чувствуете? Я когда рисовал схему станции, у меня было ощущение, что энергия способностей перенаправляется не просто в какие-то хранилища, а... куда-то живому. — Растения не лгут, — просто сказала Анна Сергеевна. — Они не умеют. И если орхидея говорит, что под городом что-то голодное ждёт своего часа, значит, так и есть. Кира почувствовала, как у неё похолодело в животе. Одно дело было думать о «Константе» как о фанатичной организации, которая просто хочет лишить их способностей. И совсем другое — осознавать, что они могут быть всего лишь кормом для чего-то неизвестного и ужасающего. — Анна Сергеевна, — сказала она, — пойдёмте с нами. Нам нужно найти остальных переводчиков, и вы можете помочь. Ваши растения чувствуют то, чего не чувствуем мы. Пожилая женщина задумалась, поглядывая на свою зелёную семью. — А кто будет заботиться о них, пока меня не будет? — Мы не знаем, сколько времени у нас есть, — честно ответила Кира. — Может быть, несколько часов. Может быть, меньше. — Тогда они справятся, — решила Анна Сергеевна. — Растения выносливее, чем кажутся. Подождите минутку, я возьму кое-что с собой. Она исчезла в спальне и вернулась через несколько минут в уличной одежде, с небольшой сумкой через плечо. В руках у неё был маленький горшочек с каким-то неприметным растением. — Мой переводчик, — объяснила она, заметив их взгляды. — Это не совсем обычный плющ. Он чувствует эмоциональное состояние людей и может предупредить об опасности. Очень полезная штука. Когда они вышли на улицу, Максим развернул карту связей переводчиков. — Следующий по списку — Виктор Белов, программист. Живёт в двадцати минутах ходьбы отсюда. — Или можем попробовать найти того, кто ближе, — предложила Лена, изучая карту. — Нет, — решительно сказала Анна Сергеевна. — Мой плющ говорит, что нам нужно идти именно к программисту. Он чувствует какую-то... срочность, связанную именно с ним. Они шли по тихим утренним улицам, и с каждым шагом Кира всё больше ощущала нарастающее беспокойство. Город выглядел обычно, но в воздухе висело что-то неуловимое — как перед грозой, когда атмосферное давление начинает меняться, но признаков бури ещё не видно. — Максим, — сказала она, — а вы не могли бы попробовать нарисовать то, что происходит прямо сейчас? Не людей, не схемы, а... процесс? То, что делает станция в этот момент? Художник задумался. — Никогда не пробовал рисовать настоящее. Обычно у меня получаются либо портреты, либо что-то из будущего. Но можно попытаться. Он остановился возле ближайшей скамейки, достал из кармана блокнот и начал рисовать быстрыми, уверенными движениями. Кира, Лена и Анна Сергеевна наблюдали, как на бумаге появляются линии, образующие какую-то сложную схему. — Странно, — пробормотал Максим. — Обычно я знаю, что рисую. А сейчас рука словно сама ведёт карандаш. На рисунке постепенно проявлялось изображение города в разрезе — как будто кто-то разрезал его пополам и показал всё, что скрыто под землёй. Станция на Воробьёвой горе была изображена как источник каких-то волнообразных линий, которые расходились по подземным тоннелям и коммуникациям. — О боже, — прошептала Лена. — Это же вся канализационная система. И теплосети. Станция использует городские коммуникации как передающую сеть. Но самым пугающим было то, что на самом дне рисунка, глубоко под городом, начинали проявляться контуры чего-то огромного. Что-то напоминающее биологическую структуру, но в то же время явно искусственное. — Что это? — спросила Анна Сергеевна, и её плющ в горшке начал тревожно шевелить листьями. — Не знаю, — ответил Максим, не отрываясь от рисования. — Рука сама... она знает, что нужно изобразить, но я не понимаю, что это такое. Структура становилась всё более детальной. Это было что-то вроде огромного подземного комплекса, но не построенного, а выращенного. Его стены пульсировали, как живая ткань, а по всей поверхности тянулись сети каких-то трубок и отростков. — Это выглядит как... как гигантский организм, — сказала Кира, чувствуя, как по спине пробегает холодок. — Организм, который питается, — добавила Анна Сергеевна мрачно. — Мой плющ говорит, что это то, о чём предупреждала орхидея. Нечто древнее и голодное. Максим продолжал рисовать, и теперь от станции к подземной структуре тянулись толстые линии — каналы, по которым текла энергия способностей переводчиков. А сама структура... сама структура начинала шевелиться на бумаге. — Это невозможно, — прошептал Максим. — Рисунки не могут двигаться. Но движение было совершенно отчётливым. Стены подземного организма пульсировали в медленном, гипнотическом ритме. Трубки-отростки извивались, как щупальца. А в центре структуры что-то большое и тёмное начинало приоткрываться — как глаз, как рот, как портал в какую-то иную реальность. — Максим, прекратите рисовать! — резко сказала Лена. Но художник не мог остановиться. Его рука двигалась словно сама по себе, добавляя всё новые детали к ужасающему изображению. — Не могу, — сказал он сквозь зубы. — Что-то не даёт мне остановиться. Как будто это не я рисую, а что-то рисует через меня. Анна Сергеевна схватила свой горшок с плющом обеими руками. Растение металось, его листья дрожали от страха. — Он говорит, что нас видят, — прошептала она. — То, что изображено на рисунке. Оно почувствовало, что мы на него смотрим. И тут из рисунка начал доноситься звук. Сначала это был почти неслышный шёпот, который можно было принять за шелест листьев или шум ветра. Но постепенно звук становился отчётливее, превращаясь в какое-то низкое, вибрирующее гудение. Не музыка, не голос, а что-то среднее между рычанием огромного животного и работой исполинской машины. — Вы это слышите? — спросила Кира, чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом. — К сожалению, да, — ответила Лена. Звук становился громче и... злее. В нём появились обертоны, которые резонировали где-то в груди, заставляя сердце биться неправильно. А изображение на бумаге продолжало двигаться, становясь всё более живым и угрожающим.