# Глава 4: Песчаный развод Загоны для верблюдов нашлись быстро, хотя искать их пришлось скорее по запаху, чем глазами. Смрад прелого навоза, мокрой шерсти и чего-то кислого перебивал даже ароматы специй, витавшие над портом. Рамзес шел мимо кривых оград, стараясь не наступать в жижу, которая местами покрывала песок. Животные ревели, плевались и скалили желтые зубы, пока погонщики били их палками, заставляя опуститься на колени для погрузки. Среди этого хаоса найти нужного человека казалось задачей не из легких. Абибаал описал Малика скупо, упомянув лишь шрам и низкий рост, словно этого было достаточно в толпе, где каждый второй имел какую-нибудь отметину от ножа или болезни. Рамзес спрашивал дорогу у местных, но те лишь отмахивались или указывали в разные стороны, бормоча что-то на своих наречиях. Пришлось полагаться на интуицию. В самом центре загона, под широким навесом из пальмовых листьев, сидел человек, вокруг которого суетились другие. Он не кричал, не махал руками, лишь иногда указывал пальцем, и огромные тюки тут же перемещались туда, куда он велел. Рамзес подошел ближе. Человек действительно был низкорослым, с широкими плечами и лицом, похожим на старый башмак, задубевший на солнце. Через всю левую щеку тянулся белесый рубец, стягивающий кожу так, что казалось, будто он постоянно ухмыляется одной стороной рта. — Эй, — окликул его Рамзес, стараясь, чтобы голос звучал твердо. Человек даже не повернул головы, продолжая разглядывать список на глиняной табличке. — Места нет, — бросил он на ломаном коптском, видимо, привыкший к чужеземцам. — Иди к другим. — Мне сказали, ты водишь караваны в Персию. Малик — если это был он — наконец соизволил поднять взгляд. Глаза у него были темные, внимательные, но совершенно пустые, как у рыбы на прилавке. Он оглядел Рамзеса с ног до головы, задержавшись на сандалиях, потом на руках, не привыкших к тяжелой работе, и наконец уставился в лицо. — Персия далеко, — сказал он, откладывая табличку. — Туда многие хотят. Доходят не все. — Я ищу Малика. — Ты его нашел. Что с того? — Мне нужно на восток. Малик хмыкнул, почесав шрам грязным ногтем. — Всем нужно на восток. Или на запад. Или еще куда подальше отсюда. У тебя есть чем платить, копт? Ты не похож на того, у кого мешки набиты золотом. Одежда на тебе простая, да и вид больной. Рамзес невольно выпрямился, хотя сердце тут же отозвалось глухим ударом о ребра, напоминая о необходимости беречь силы. — У меня есть серебро. Это слово заставило Малика поменять позу. Он слегка подался вперед, интерес в его глазах перестал быть рыбьим, став хищным. — Серебро — это хорошо. Покажи. Рамзес покачал головой. Доставать деньги здесь, посреди толпы грузчиков и погонщиков, было бы глупостью, за которую даже в порту Мемфиса могли перерезать глотку. Здесь, судя по ножу Зекера, заткнутому за пояс, правила вряд ли отличались. — Сначала назови цену. Малик усмехнулся, и шрам натянулся еще сильнее, обнажая зубы. — Умный. Хорошо. Три четверти того, что у тебя есть. Рамзес замер. Три четверти? Это было безумием. Если он отдаст столько сейчас, то на что он будет жить в Персии? На что купит еду, если придется идти дальше? Слова Зекера о том, что здесь обдерут как липку, оказались пророческими. — Это грабеж, — сказал Рамзес спокойно, хотя внутри все кипело. — Никто не платит такие деньги за проход. — Ты платишь не за проход, — Малик сплюнул в песок. — Ты платишь за жизнь. Пустыня убивает бесплатно. Я беру плату за то, что не даю ей этого сделать. Вода, еда, охрана от разбойников. Или ты думаешь пройти пешком? Он кивнул в сторону бескрайних песков за пределами порта. — Половина, — сказал Рамзес. — Я отдам половину. И это щедро. Малик рассмеялся, резко и лающе. — Половина? Ты смешишь меня, египтянин. Иди ищи другой караван. Может, Али возьмет тебя. Он как раз набирает людей. Правда, его обычно находят через неделю с перерезанным горлом, но зато дешево. Блеф. Это был чистой воды блеф, как на рынке в Мемфисе, когда торговцы рыбой клянутся, что улов утренний, хотя жабры уже посерели. Рамзес сделал вид, что собирается уходить. — Ладно. Поищу Али. Он сделал два шага, считая про себя удары сердца. Один. Два. Три. — Стой, — окликнул его Малик лениво. — Ты слишком быстро сдаешься для того, кто хочет пересечь пустыню. Рамзес остановился и повернулся вполоборота. — У меня мало времени на пустые разговоры. — Половина, говоришь? — Малик почесав подбородок. — Покажи, сколько это — половина. Рамзес осторожно достал мешочек, отвязал его от пояса, но не передал в руки караванщика. Он развязал шнурок, позволяя Малику заглянуть внутрь. Блеск серебряных колец и слитков заставил глаза караванщика сузиться. — Пять верблюдов, — сказал Малик, словно размышляя вслух. — Выходим через три дня на рассвете. Еда и вода мои. Спать будешь на песке, шатра для тебя нет. Защита — только если на нас нападут. Если отстанешь — ждать не буду. Половина сейчас. — Сейчас четверть. Вторая четверть — когда прибудем в Персию. Малик покачал головой, теряя интерес. — Нет. Половина сейчас. Иначе ищи Али. Я не беру долгов с покойников, а ты выглядишь так, будто сдохнешь на полпути. Рамзес колебался. Отдавать половину денег незнакомцу было рискованно. Но выбор был невелик. Ждать другого каравана можно неделями, а его пятое чувство явно не давало гарантий что его тут не вскроют заживо за эти недели. — Договорились, — сказал он, высыпая серебро на ладонь. Пальцы не дрожали, хотя расставаться с деньгами отца было физически больно. Это были не просто куски металла, это были годы труда его семьи. Малик сгреб серебро с ловкостью фокусника, и монеты исчезли где-то в складках его грязного халата. — Приходи к рассвету на третий день. И не опаздывай. Солнце ждать не любит. Следующие три дня тянулись медленно, как патока. Рамзес нашел угол под навесом у одного из торговцев, заплатив пару медных монет за право лежать на соломе. Он старался не выходить на солнцепек, экономя силы. Город жил своей шумной жизнью, но Рамзес оставался в стороне, наблюдателем, которому нет места в этом муравейнике. На третий день, когда небо на востоке только начало сереть, он был у загонов. Малик уже был там, проверяя упряжь верблюдов. Животные, горбатые и недовольные, жевали жвачку, глядя на людей с высокомерным презрением. К каравану присоединились еще трое. Один был, судя по одежде, торговцем тканями — тучный мужчина, который постоянно вытирал пот со лба платком и жаловался на жару еще до восхода солнца. Второй — высокий, худой как палка старик в поношенном плаще, сжимающий в руках посох; он, вероятно, был паломником. Третий держался особняком — смуглый, с черной бородой, одетый в темные одежды персидского кроя. Он молчал, лишь коротко кивнув Рамзесу, когда их взгляды встретились. — Садись, — приказал Малик, указывая Рамзесу на одного из верблюдов. — Держись крепче, когда он встанет. Упадешь — сломаешь шею, я хоронить не буду. Рамзес никогда раньше не ездил на верблюде. Он подошел к животному, которое сидело на песке, подогнув ноги под себя. От шкуры несло едким потом. Седло представляло собой грубую деревянную раму, покрытую ковром. Рамзес закинул ногу, стараясь не делать резких движений. Как только он уселся, верблюд резко дернулся вверх задними ногами. Рамзеса швырнуло вперед, он едва успел вцепиться в деревянную луку седла. Затем животное выпрямило передние ноги, и мир качнулся назад. Голова закружилась. Это было хуже, чем качка на корабле. Там движение было хоть и постоянным, но более плавным. Здесь же каждый шаг отдавался толчком в позвоночник. — Вперед! — крикнул Малик, ударив своего верблюда пятками. Караван двинулся. Солнце выползало из-за горизонта, заливая пески красным светом, похожим на кровь. Рамзес прикрыл глаза, пытаясь поймать ритм движения, чтобы не прикусить язык. Впереди лежала пустыня, и она не обещала быть милосердной. --- Первый день пути превратился в пытку. Каменистая равнина вдоль побережья не давала тени. Солнце, поднявшись в зенит, превратилось в молот, который методично бил по голове. Воздух дрожал над землей, искажая очертания скал вдалеке. Рамзес быстро понял, что морская болезнь была лишь разминкой. Верблюд шел иноходью, раскачивая всадника из стороны в сторону. Каждый шаг отзывался в теле, мышцы спины и бедер начали ныть уже через час. Сердце колотилось неровно, сбиваясь с ритма при особо резких толчках. Приходилось дышать через рот, глотая сухой, горячий воздух, от которого першило в горле. Они шли вдоль моря, и вид воды, хоть и соленой, давал призрачное ощущение прохлады. Но к вечеру второго дня Малик резко сменил курс. Вместо того чтобы продолжать путь на восток вдоль береговой линии, он повернул верблюдов вправо, вглубь материка, где начинались настоящие дюны. — Зачем мы сворачиваем? — спросил торговец тканями, его лицо было красным как свекла. — Вдоль моря идти легче! Малик сплюнул на землю, не оборачиваясь. — Вдоль моря ходят разбойники. Они знают, что там легче. Хочешь подарить им свои ткани и голову? Вглубь пустыни они не суются, боятся джиннов и жажды. Логика в его словах была. Абибаал предупреждал о пиратах и разбойниках. Рамзес промолчал, хотя уход от воды пугал. Теперь вокруг были только песок и камни, бесконечное желто-серое полотно, от которого рябило в глазах. Ночевали прямо на земле. Песок быстро остывал, и к полуночи Рамзес дрожал от холода, заворачиваясь в свой плащ. Звезды наверху были яркими, колючими, совсем не такими, как на родине. Они смотрели вниз с равнодушием вечности. Перс сидел у крошечного костра, который развел Малик из верблюжьего навоза, и смотрел в огонь, не проронив ни слова за два дня. Старик-паломник шептал молитвы, раскачиваясь взад-вперед. Торговец храпел, свернувшись калачиком. Рамзес лежал, слушая, как где-то вдалеке воет шакал. Рука нащупала рукоять ножа под плащом. Зекер был прав. Здесь не было закона, кроме права сильного. На третий день ландшафт изменился. Камни исчезли, уступив место высоким барханам. Верблюдам стало тяжелее идти, их широкие лапы проваливались в сыпучий песок. Солнце пекло с новой силой, словно решив выжечь все живое, что посмело вторгнуться в его владения. Вода во флягах нагрелась, стала противной на вкус, но Рамзес делал маленькие глотки, просто чтобы смочить пересохший рот. Голова гудела. К полудню Малик поднял руку, останавливая караван. В ложбине между двумя дюнами виднелось жалкое подобие оазиса. Три чахлые пальмы клонились к земле, отбрасывая жидкую тень на небольшой пятачок влажного грунта. Посредине была яма с водой. — Привал, — объявил Малик, спрыгивая с верблюда. Животные, почуяв воду, ускорили шаг. Рамзес сполз с седла, ноги подогнулись под ним, словно были сделаны из ваты. Он упал на колени, пытаясь восстановить равновесие. Земля продолжала качаться перед глазами. — Пейте, — голос Малика звучал странно глухо. Караванщик достал бурдюки, наполнил глиняные чаши и раздал их путникам. Вода в яме выглядела мутной, коричневатой, но выбора не было. Торговец жадно припал к чаше, расплескивая драгоценную влагу по подбородку. Перс пил медленно, с достоинством. Рамзес взял свою чашу. Вода пахла тиной. Он сделал глоток. Вкус был горьковатым, вяжущим, словно кто-то растворил в ней корни какого-то растения. Но жажда была сильнее подозрений. Он выпил все до дна, чувствуя, как жидкость стекает в желудок, принося облегчение. Малик не пил. Он стоял у верблюдов, проверяя поклажу. Рамзес хотел спросить, почему вода такая горькая, но язык стал неповоротливым. Слова застряли в горле. Он попытался встать, чтобы подойти к тени пальм, но ноги отказались повиноваться. Странная тяжесть разлилась по телу, начиная от кончиков пальцев и поднимаясь выше. В голове зашумело, словно туда набили шерсти. Торговец тканями вдруг зевнул, широко раскрыв рот, и повалился на бок, прямо на песок. Его глаза закрылись. Перс сидел, привалившись к стволу пальмы, его голова упала на грудь. Рамзес понял. Мысль пришла медленно, пробираясь сквозь туман в сознании. Вода. Что-то было в воде. Он повернул голову к Малику. Караванщик смотрел на них, и на его лице больше не было того равнодушия. Он улыбался, и шрам дергался. — Малик... — прохрипел Рамзес. Голос звучал как шелест песка. — Спи, копт, — донеслось до него, но как будто издалека, через толстую стену. — Пустыня любит спящих. Рамзес попытался нащупать нож, но пальцы онемели. Мир начал сужаться до размеров маленькой точки. Небо из голубого стало серым, потом черным. Последнее, что он видел перед тем, как тьма накрыла его, была фигура Малика, который спокойно подходил к лежащему торговцу и начинал обыскивать его карманы. Рамзес провалился в небытие. Сознание возвращалось рывками, вместе с болью. Голова раскалывалась, во рту было сухо так, словно он жевал песок. Он открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. Солнце стояло высоко, возможно, был полдень. Он лежал на боку, щекой на горячем песке. Тишина была абсолютной. Ни рева верблюдов, ни храпа торговца, ни шелеста ветра. Только звон в ушах. Рамзес с трудом сел, опираясь на руки. Слабость все еще держала тело в плену, но дурман уже отступал. Он огляделся. Оазис был пуст. Ни верблюдов, ни Малика, ни других путников. Только следы на песке и примятая трава там, где они лежали. Рамзес ощупал пояс. Ножа не было. Мешочка с остатками серебра тоже. Плащ исчез. Сандалии, к счастью, остались на ногах — видимо, Малик решил, что ношеная обувь не стоит усилий, чтобы ее снимать. Рядом валялся его полотняный мешок, вывернутый наизнанку. Внутри не было ничего — ни сменной одежды, ни еды. Они его бросили. Ограбили и оставили умирать. Паника попыталась захватить горло холодными когтистыми лапами. Сердце забилось быстро, сбиваясь с ритма, вызывая острую боль в груди. Рамзес заставил себя сделать глубокий вдох. "Не умирай сейчас. Не дай им этого удовольствия". Он поднялся на ноги, пошатываясь. Нужно было понять, что делать. Вернуться в порт? Это три дня пути на верблюдах. Пешком, без воды, по жаре — это смерть. Он не пройдет и половины. Рамзес посмотрел на следы, оставленные караваном. Они уходили от оазиса, но не на восток, куда они должны были идти. Следы вели строго на север. Значит, Малик не просто свернул, чтобы избежать разбойников. Он вел их в ловушку с самого начала, кружа по пустыне, чтобы сбить с толку, а потом вернуться к побережью другой дорогой, оставив "груз" здесь. Или же он продаст торговца, перса и старика в рабство где-то на севере, а Рамзеса посчитал бесполезным товаром. Слишком больной или слишком слабый, хотя скорее оба. "Тебя даже не продадут. Просто перережут глотку". Вспомнил он вдруг что ему сказал Абибаал. Да что уж, малик оказался даже гуманнее, он просто оставил его солнцу. На восток. Малик говорил, что свернул, чтобы избежать бандитов, но перед этим упоминал, что в двух днях пути на восток от побережья есть стоянка бедуинов. Это могло быть ложью. Скорее всего, это была ложь. Но идти назад было бессмысленно — к берегу он выйдет трупом. Идти по следам каравана — значит просто догнать убийцу голыми руками. Оставался только восток. Если Малик лгал во всем, то Рамзес умрет в любом случае. Если же в его лжи была крупица правды о географии этих мест... Он посмотрел на солнце, определяя стороны света. Восток лежал перед ним. Это была бесконечная гряда дюн, похожих на застывшие волны золотого моря. Рамзес подобрал пустой мешок. Он мог пригодиться, чтобы укрывать голову от солнца. — Ну что ж, — прошептал он потрескавшимися губами. — Посмотрим, кто упрямее. Он сделал первый шаг. Песок забивался в сандалии, натирая кожу. Подъем на бархан стоил усилий, спуск давал передышку. Жажда пришла быстро, яростная и безжалостная. Горло горело, язык распух. Рамзес шел, считая шаги, чтобы не думать о воде. Сто, двести, триста. Передышка. Еще сто. К вечеру тени удлинились, став фиолетовыми. Пустыня остывала, но жажда никуда не делась. Она стала единственной реальностью. Рамзес выкопал ямку в песке, чтобы переночевать, укрывшись мешком. Сна не было, было лишь забытье, полное кошмаров о текущей воде, которая превращалась в песок, стоит лишь поднести ее к губам. Утро второго дня одинокого пути началось не с надежды, а с боли. Тело отказывалось двигаться. Ноги были как чугунные тумбы. Рамзес заставил себя встать. Если он останется лежать, солнце убьет его за пару часов. Движение давало хоть какую-то призрачную тень надежды. Он шел, спотыкаясь. Миражи начали играть с ним. То ему виделась река Нил, текущая среди дюн, то лицо матери, зовущей его домой. Он тряс головой, прогоняя видения. "Китай", — думал он. — "Где-то там есть лекарь. Я не могу умереть здесь, посреди ничего. Это глупо". К полудню он перестал потеть. Это был плохой знак. Кожа стала сухой и горячей, как пергамент. Сердце билось редко, слабыми толчками, словно птица, умирающая в клетке. Перед глазами плыли темные круги. Он упал первый раз, скатившись с гребня дюны. Песок набился в рот. Рамзес лежал несколько минут, просто дыша. Встать стоило титанических усилий. Вечером третьего дня он уже не шел. Он брел, волоча ноги, почти не понимая, где верх, а где низ. Небо окрасилось в багровые тона заката, превращая пустыню в сюрреалистический пейзаж. Впереди, сквозь дрожащий воздух, что-то темнело. Скалы? Кусты? Глаза отказывались фокусироваться. Рамзес сделал еще несколько шагов, щурясь. Темные пятна не двигались. Они имели правильную форму. Треугольники. Шатры. Низкие, черные бедуинские шатры, растянутые в низине между дюнами. Надежда вспыхнула в груди так ярко, что причинила боль. Он попытался ускорить шаг, попытался побежать, но тело предало его окончательно. Ноги подкосились, и земля метнулась навстречу лицу. Удар был мягким, песок принял его. Он попытался поднять голову, чтобы убедиться, что это не мираж, но сил не осталось. Темные треугольники расплылись, превращаясь в черные кляксы. Тьма подступила с краев зрения, сужая мир до узкого туннеля, пока не поглотила все окончательно.