И все же может стать еще хуже. Тот самый мужчина в майке, который кашлял минутой раньше, начал негромко стонать. Его сосед попытался подвинуться, давая больше воздуха, но место для маневра уже давно закончилось. — Дышите глубже, — сказал кто-то без особой веры в успех. — Воздух же где-то должен быть. — Какой там глубже, — ответил другой голос. — Здесь уже на поверхности нечем дышать. Кто-то другой добавил, что чувствует себя как в супе. Густом и переваренном. Эта метафора заставила нескольких людей непроизвольно поежиться. Василий заметил, как женщина справа от него пыталась расстегнуть ворот блузки. Ее пальцы скользили по пуговицам, но в тесноте она не могла даже нормально поднять руки. Она просто терла шею ладонью, хотя это не помогало. — Не могу больше, — простонала она скорее для себя, но несколько человек рядом кивнули. Из дальнего угла донесся звук — кто-то пробовал снова толкнуть дверь плечом. Дверь издала тот же глухой стон, который все уже слышали десяток раз. Бесполезно. Тогда кто-то предложил петь. Мол, раз мы не можем открыться, давайте хотя бы отвлечемся. Первые аккорды чьей-то народной песни прозвучали неуверенно и почти сразу оборвались, потому что петь в такой жаре оказалось сложнее, чем молчать. А температура продолжала расти. Солнце где-то снаружи пекло крышу, и дерево сарая накалялось, отдавая тепло внутрь. Теперь уже не только пахло сыром и потом. Теперь пахло отчаянием, которое тоже имеет свой запах — кислый и тяжелый.